Был разработан игровой-автомат с простейшей игрой “Угадай в какой руке?”, где игроку предлагается угадать в какой, руке находиться шарик и нажать соответствующую кнопку. Для начала игры нужно было внести 100 йен,если игрок верно указал руку, то сумма выигрыша равнялась 200 йенам и ему предлагалось либо забрать выигрыш или добавив 100 йен, попробовать выиграть 400. Если снова угадывал то ситуация повторялась и добавив еще 100, можно было выиграть 800, далее 1300 и последний выигрыш равнялся 2000 йенам. Далее игрок мог только получить выигрыш и воспользоваться автоматом, так сказать с “чистого листа”.В первые два дня автомат приносил прибыль, но потом, как отрезало. На место выехал эксперт и решил сам протестировать автомат. С первой ставкой ему не повезло, он указывал левую руку , а шарик выпал в правой. Далее указав правую он угадал и выигрыш составил 200. Далее эксперту дважды также указал на правую руку и он также дважды выиграл . Итого потратив 400 йен (100 йен эксперт в первый раз проиграл) сумма выигрыша составила 800.Далее наш эксперт, пополнив автомат 100 йенами, указал на правую руку.Вопрос, в какой руке был шар и почему?
Самое простая гипотеза, объясняющая написанное -- что автомат всегда держал шарик в правой руке и люди это рано или поздно замечали. Другая гипотеза -- что автомат был самообучающийся, но с ограниченной рекурсией, не превосходящей глубины рефлексии среднего человека. Лучше всего это описано в рассказе Э.А. По "Украденное письмо":
... Но он все или перехитрит или недохитрит, так что иной школьник оказывается смышленее его. Я знал одного восьмилетнего мальчугана, который приводил всех в восхищение своим уменьем угадывать при игре в «чет и нечет». Игра очень проста, один из играющих зажимает в руки несколько костяшек, спрашивая: «чет или нечет?» Если противник угадывает, то выигрывает одну костяшку; если нет, то отдает одну из своих. Мальчик, о котором я говорю, обыгрывал всех прочих школьников. Например, если противником у него был простачок, и наш угадчик отвечал на его вопрос: «Чет или нечет?» ошибочно: «нечет», при чем проигрывал, то, при следующем опыте, он размышлял таким образом: простачок держал в первый раз четное число костяшек; ума его хватит лишь на то, чтобы во второй раз держать нечет; поэтому, я опять теперь скажу: «нечет». И он выигрывал. С противником немного поостроумнее, он думает: этот захочет сначала переменить число костяшек из четного в нечетное, полагая, что я скажу теперь: «чет», проиграв в первый раз, когда сказал: «нечет»; но, поразмыслив, он сочтет такую перемену слишком незамысловатой и потому удержит опять четное число костяшек. Выходит, действительно, так: мальчуган говорит, в этот раз «чет», и выигрывает. Скажите же мне, как назвать, в конечном анализе, такой путь мышления в мальчишке, которому приписывали в школе «счастье в игре»?
-- Можно назвать это отождествлением с умом противника, -- проговорил я.
Самое простая гипотеза, объясняющая написанное -- что автомат всегда держал шарик в правой руке и люди это рано или поздно замечали. Другая гипотеза -- что автомат был самообучающийся, но с ограниченной рекурсией, не превосходящей глубины рефлексии среднего человека. Лучше всего это описано в рассказе Э.А. По "Украденное письмо":
... Но он все или перехитрит или недохитрит, так что иной школьник оказывается смышленее его. Я знал одного восьмилетнего мальчугана, который приводил всех в восхищение своим уменьем угадывать при игре в «чет и нечет». Игра очень проста, один из играющих зажимает в руки несколько костяшек, спрашивая: «чет или нечет?» Если противник угадывает, то выигрывает одну костяшку; если нет, то отдает одну из своих. Мальчик, о котором я говорю, обыгрывал всех прочих школьников. Например, если противником у него был простачок, и наш угадчик отвечал на его вопрос: «Чет или нечет?» ошибочно: «нечет», при чем проигрывал, то, при следующем опыте, он размышлял таким образом: простачок держал в первый раз четное число костяшек; ума его хватит лишь на то, чтобы во второй раз держать нечет; поэтому, я опять теперь скажу: «нечет». И он выигрывал. С противником немного поостроумнее, он думает: этот захочет сначала переменить число костяшек из четного в нечетное, полагая, что я скажу теперь: «чет», проиграв в первый раз, когда сказал: «нечет»; но, поразмыслив, он сочтет такую перемену слишком незамысловатой и потому удержит опять четное число костяшек. Выходит, действительно, так: мальчуган говорит, в этот раз «чет», и выигрывает. Скажите же мне, как назвать, в конечном анализе, такой путь мышления в мальчишке, которому приписывали в школе «счастье в игре»?
-- Можно назвать это отождествлением с умом противника, -- проговорил я.
-- Именно, -- сказал Дюпэн...